Что может дать
один человек другому,
кроме капли тепла?
И что может быть больше этого?
***
- Привет… Давай поговорим.
- Виктор. Можешь называть меня так.
- Еще слишком рано для ресторанных знакомств и слишком поздно для твоего Дюбонне. Как ты можешь пить эту приторную затхлую дрянь? Хотя под Луной есть люди, пьющие мятный ликер…
- А что надо пить под Луной?
- Водку. Впрочем, я ненавижу Луну. Раненые солдаты, в полнолуние пролежавшие всю ночь в поле, ослабевали больше, чем в темные
ночи… Водка не должна стоять на свету, будь то Солнце или Луна. О чем ты хотел поговорить?
- Остановлюсь на коньяке. - Кельнер! - О чем? Ну вот, например: зачем живет человек?
- Чтобы размышлять над смыслом жизни. Есть еще вопросы?
- Только размышлять? И больше ему не дано?
- Ты знаешь, что еще дано человеку, и только ему? Смеяться и плакать. А также упиваться. Упиваться водкой, вином, философией, женщинами,
надеждой и отчаянием. Но знаешь ли ты, что известно человеку, и только
ему? Что он умрет. В качестве противоядия ему дана фантазия.
- Фантазия не спасет меня от отчаяния.
- Почему же? Тебе просто не хватает вкуса. Я сейчас покажу. – Гарсон, не надо коньяка. Большой графин водки. Польской. И еще одну рюмку. - Я признаю только одно из двух: либо безупречный вкус, либо полную безвкусицу. Половинчатость претит мне.
- Я вижу. Но зачем так много водки?
- Никогда не следует мельчить то, что начал делать с размахом. Насколько мне известно, только у древних были боги вина и веселья - Вакх и Дионис. А у нас вместо них - Фрейд, комплекс неполноценности и психоанализ, боязнь громких слов в любви и склонность к громким словам в политике. Скучная мы порода, не правда ли?
- Хмель не приносит облегчения, когда ты один. А это время года никогда не было моим.
- Надо только достаточно опьянеть. Тогда дело пойдет на лад. И потом - нас двое. Налей себе... И давай-ка посидим, полюбуемся красивейшей в мире улицей, восславим этот холодный вечер и хладнокровно плюнем отчаянию в морду.
- Немного же стоит такое хладнокровие: бесцельно напиваться в кабачке для шоферов ночных такси.
- Дешево только то, что носишь без чувства уверенности в себе. Мне не раз случалось видеть королевские соболя, которые казались совсем дешевыми. А здесь можно отлично проводить время, ничем по существу не занимаясь. Да и кому нужен этот героизм - трезво смотреть в лицо печальным теням прошлого? Салют!
- Салют! Но я все равно не люблю таксистов. Мне иногда кажется, что они слишком многое обо мне знают.
- Ночные таксисты и портье – профессиональные пессимисты. Они кормятся теневыми сторонами жизни, однако не сплетничают. Профессия обязывает их к скромности.
- Мне нравиться твоя проницательность! Тогда ты должен доверять и мне. Просто не найдется человека, которого я был бы оптимистичнее.
- Человек склонен доверять тем, кого он не знает: это у него в крови. А ты, вероятно, из русских эмигрантов? Стоит им где-нибудь пристроиться и слегка захмелеть, как сразу же переходят на категорический тон.
- Да, я русский… И я тоже доверяю тебе. Давай поговорим о любви.
- У бога любви весь лоб запятнан кровью. Он не признает никаких слов. А любовь портит характер. Особенно у русских.
- Не смейся надо мной, Эрих. Я этого не терплю!
- Примитивное мышление и крайне сложные представления о чести. То и другое затрудняет жизнь, ежели человек пьян. Ты забыл, что я тебе не представлялся. В этой стране не наберется и полудюжины людей, знающих мое имя… Графин пуст, мне пора.
- Я не пьян, просто у нас принято закусывать водку. Я все обязательно расскажу тебе. Потом. Хорошо?
- Ладно, останемся здесь. Две души, затерявшиеся в ноябре.
***
- Привет. Поговорим?- Здравствуй, Виктор. Тебя давно не было…
- Время не имеет значения, когда не знаешь, как его потратить. Особенно ночью.
- Ночь многое усложняет. Но что бы с тобой ни случилось - ничего не принимай близко к сердцу. Немногое на свете долго бывает важным.
- С тобой мне становиться спокойнее, Эрих. Но я не нуждаюсь в утешении.
- Вечное дешевое отчаяние - отчаяние ночной темноты. Приходит с темнотой и исчезает вместе с нею. А утешает только самое простое. Вода, дыхание, вечерний дождь. Только тот, кто одинок, понимает это. А ты здорово изменился. И не только в одежде. Выпьем?
- Мне говорят, что я много пью…
- Так я и думал. Женщина. Настанет день, и она скажет: "Слишком много". "Ты слишком много пьешь", - скажет она, искренне желая добра. В действительности, сама того не сознавая, она захочет отрезать тебе все пути в некую область, не подчиненную ей.
- Ты через многое прошел, но ничего не забыл. Зачем?
- Забыть! Это легко, пока светит прожектор воли, но когда луч его гаснет и становится слышна возня червей, когда утраченное прошлое поднимается из волн и оживает вновь, - тогда все принимает другой оборот. Тогда остается одно, напиваться до тяжелого, свинцового дурмана, оглушать себя... Превращать ночи в дни и дни в ночи... А все, что запоминается, превращает жизнь в ад. Салют!
- Салют! Я был уверен, что найду тебя здесь.
- Когда живешь в отеле, Виктор, то по вечерам обычно куда-нибудь уходишь. Сидеть одному в номере не очень-то весело. Особенно в ноябре.
- Представляю себе. Но зачем тогда жить в отеле?
- Удобно и ни к чему не обязывает. Живешь себе один и вместе с тем не один.
- Да, ты говорил, что одиночество – извечный рефрен жизни. Но это так непросто, когда входишь туда... где тебя не ждет ничего, кроме нескольких чемоданов.
- Нигде ничто не ждет человека. Всегда надо самому приносить с собой все.
- Да, я знаю. Уходить в ночь, спасаясь от совести и собственной памяти. И не забыть о сухих носках.
- Даже в самые тяжелые времена надо хоть немного думать о комфорте. Старое солдатское правило. Но когда жизнь так беспокойна, лучше не привыкать к слишком многим вещам. Ведь их всякий раз приходилось бы бросать или брать с собой. А ты каждую минуту должен быть готов отправиться в путь. Потому и живешь один. Если ты в пути, ничто не должно удерживать тебя, ничто не должно волновать. Разве что мимолетная связь, но ничего больше.
- Но как долго она будет мимолетной, Эрих? Ведь наступит вторая ночь.
- Вторая ночь... Она опасна. Прелести новизны уже нет, а прелести доверия еще нет. Но как раз это - самая пустяковая вещь на свете, если нет любви.
- Любовь как раз и возникает из пустяков.
- Ты прав. Любовь - вечное чудо. Она не только озаряет радугой мечты серое небо повседневности, она может окружить романтическим ореолом и кучку дерьма... Чудо и чудовищная насмешка.
- Это слишком цинично, чтобы не быть правдой. Но разве можно подбрасывать в костер любви такое топливо, как цинизм? Или это и есть лекарство? И не слишком ли дорого за него приходится платить?
- Обо всем этом можно спрашивать, пока ты еще не попался, но уж если попался, ничто тебе больше не поможет. Тебя держит сама любовь, а не человек, случайно носящий ее имя. Ты ослеплен игрой воображения, разве можешь ты судить и оценивать? Любовь не знает ни меры, ни цены.
- Да. Но почему бывает так больно?
- Просто попытайся не терять независимости. Все начиналось с потери независимости уже в мелочах. Не обращаешь на них внимания - и вдруг запутываешься в сетях привычки. У нее много названий. Любовь - одно из них. Ни к чему не следует привыкать. Даже к телу женщины.
- И все же, когда наступает одиночество, вместе с ним приходят боль, отчаяние и сожаления.
- Далеко не все люди могут распоряжаться собственной жизнью, как домом, который можно все роскошнее обставлять мебелью воспоминаний. Иной проводит жизнь в отелях, во многих отелях. Годы захлопываются за ним, как двери отдельных номеров... И единственное, что остается, - это крупица мужества. Сожалений не остается.
- Сожаления живут рядом с жалостью. Но теперь я не могу никого жалеть. Даже себя.
- Я тебе вот что скажу, Виктор: будем подобрее, если только можем и пока можем, ведь нам в жизни еще предстоит совершить несколько так называемых преступлений. По крайней мере, мне. Да и тебе, пожалуй, тоже.
- Я, кажется, и совершаю его сейчас, Эрих! Но не могу об этом говорить. Мне еще многое надо обдумать.
***
- Привет. Давай поговорим. Впервые вижу, что ты читаешь газеты.- Зато постоянен ты. Как время между двумя катастрофами. Вот, как наше, например.
- Твое время … Кстати, что ты о нем думаешь?
- Мне кажется, мы живем в век консервов.
- Консервов? Почему?
- Вот, посмотри на эти газеты. Нам больше не нужно думать. Все за нас заранее продумано, разжевано и даже пережито. Консервы! Остается только открывать банки. Доставка на дом три раза в день. Ничего не надо сеять, выращивать, кипятить па огне раздумий, сомнений и тоски. Консервы. Нелегко мы живем, Виктор. Разве что дешево.
- Значит, недорогой будет и наша смерть. А это уже кое-что.
- Нет. Мы не умираем. Умирает время. Проклятое время. Оно умирает непрерывно. А мы живем. Мы неизменно живем. Когда ты просыпаешься, на дворе весна, когда засыпаешь - осень, а между ними тысячу раз мелькают зима и лето, и, если мы любим друг друга, мы вечны и бессмертны, как биение сердца, или дождь, или ветер, - и это очень много. Мы выгадываем дни, дорогой мой, и теряем годы! Но кому какое дело, кого это тревожит? Мгновение радости - вот жизнь! Лишь оно ближе всего к вечности.
- Вечность – непосильная ноша для человека. Его не сможет пережить само человечество. Пока мы с тобой говорим, умер человек.
- Но что тут особенного? Ежеминутно умирают тысячи людей. В этом тоже нет ничего особенного. Но для того, кто умирал, его смерть была самым важным, более важным, чем весь земной шар, который неизменно продолжал вращаться.
- Значит, если смерть одного человека ничего не меняет, она вне морали? Ты смог бы убить из чувства справедливости, например? Или из-за любви к человечеству?
- Мораль - выдумка слабых, жалобный стон неудачников. Я уже убил слишком много людей. Как любитель и как профессионал. Как солдат и как врач. Это внушает человеку презрение, безразличие и уважение к жизни. Убийствами многого не добьешься. Кто часто убивал, не станет убивать из-за любви. Иначе смерть становится чем-то смешным и незначительным. Но смерть никогда не смешна. Она всегда значительна.
- Да, над смертью не принято смеяться. Особенно над собственной. Она, почему-то, даже значительнее жизни.
- Жизнь есть жизнь, она не стоит ничего и стоит бесконечно много. От нее можно отказаться - это нехитро. Но разве одновременно не отказываешься и от всего, что зовется верой в человечность и в человечество? Эта вера живет вопреки всему. Хоть она и пуста, твоя жизнь, но ее не выбросишь, как стреляную гильзу!
- Зато жизнь можно выключить. Простым нажатием кнопки.
- Ну, не все так просто. Все эти разговоры о супероружии предназначены для запугивания и без того испуганных. Всегда прав тот, кто наносит удар первым! И не важно сделал ли он это при помощи атомной бомбы или банальной дубины. В конце концов, если ты умеешь быстро просыпаться, то у тебя больше шансов спастись.
- А если ты можешь создать целый мир, кто успеет проснуться, когда этот мир тебе надоест?
- Пока это удалось только одному. Но за миллионы лет даже богу не надоела эта игра.
- Теперь это может сделать любой. Ну, почти любой.
- И ты...
- Да. Я сделал это. Все, что ты видишь и чувствуешь, помещается сейчас в маленьком, хотя и очень сложном аппарате.
- Я подозревал, что-то вроде этого. Слишком много неувязок. Но зачем?
- Деньги. Деньги объясняют все.
- Не все, но многое.
- Я не знал, во что это обойдется.
- Дешево. Все, что можно уладить с помощью денег, обходится дешево. Выпьем за коммерцию! Чем бы оказался мир без морали дельцов? Сборищем преступников, идеалистов и бездельников.
- Салют! Но ты меня не понял. То, что я сделал, теперь будет убивать. Пойми же: тысячи гениальных писателей, поэтов, ученых, просто людей будут создаваться в мире, которого нет. Просто по прихоти. В нем жить и в нем умирать. И начнется это с тебя, Эрих. Уже началось!
- Это страшно… И я тебе не завидую.
- Я, конечно, понимаю, насколько ничтожны мои страдания в сравнении с муками солдата, медленно умирающего в окопе с пулей в животе, в сравнении с муками тысяч других и с тем, что произойдет хотя бы сегодня ночью на земном шаре. И все же эта мысль ничуть меня не утешает. Она ничуть не утешает, не помогает и ничего не меняет, все остается по-прежнему. И я не смог бы этого забыть.
- Забыть... Какое слово! Кто бы мог жить, не забывая? Но кто способен забыть все, о чем не хочется помнить? Свободен лишь тот, кто утратил все, ради чего стоит жить.
- Значит, я свободен. Меня больше нет, Эрих.
- И… меня?- Почти. Сейчас мы выйдем отсюда и нас не станет. Теперь уже и друг для друга. Я кое-что сделал и для этого. Прости меня.
- Зачем расстраиваться, если случай безнадежный? Делаешь, что можешь, и спокойно отправляешься домой. А иначе что бы с нами стало? И впрямь - что бы с нами стало?
- Мне бы радоваться... А я не радуюсь...
- Так бывает всегда при расставании, Виктор. Даже когда расстаешься с отчаянием. Но самое правильное при расставании - уйти. Пойдем, я провожу тебя.
***
[Внимание! Программа выполнила недопустимую операцию и будет закрыта]
[Внимание! В программе обнаружен вирус. Стереть?]
[Внимание! Диалоговая программа «Эрих Ремарк. Давай поговорим» была уничтожена встроенным модулем. Советуем обратиться к разработчику]
- Что это за глюк ты тут инсталлировал?
- Да скачал вместе с патчами к последней Кваке. А что, тормозит?
- Угу. Сначала гнал что-то про любовь и смерть, а потом завис.
- Вот же хрень! Видел же, что фамилия программера была в черной рамочке. Уволили его, что ли?
- Ну, если ты мне тут вирусов накачал!..
- Да фигня! Прогони корневую Касперским и пошли за пивом.
***
ил. 1: Парижское кафе 1930-е гг
ил. 2-4: Keiko Tanabe Paris Cafe
Комментариев нет:
Отправить комментарий